1. Воздухоплаватель
Человек всегда мечтал летать. Мечта о небе окрыляла наших предков. Лайнер серебристый. Пламенный мотор. Икар упал. Гинденбург, камикадзе, Гагарин, стингер, стринги.
Простой парень, мечтавший о небе, поступил в летное училище. Страна не имеет значения. Уже начал летать, пока с третьего курса не комиссовали по здоровью. Тосковал страшно. Пошел работать.
Теперь страна имеет значение. Потому что через несколько лет у него, старательного банковского служащего, был домик с газончиком, купленный в рассрочку, и джип перед домом, приобретенный в кредит. У него была хорошая кредитная история. Он был американец.
Это неправда, что американцы исключительно зарабатывают бабки. Америка — страна великих романтиков. Она создана свободными людьми, привыкшими сурово бороться за свои мечты. Они ехали за океан на новое голое место и делали там что хотели, не ожидая ни от кого помощи, но, правда, и вмешательства не терпя. И вообще самолет реально изобрели американцы братья Райт. Короче, кто летал — тот уже не забудет...
И по уикендам наш клерк, раскинувшись на белом пластиковом садовом креслице и задрав ноги на такой же пластиковый столик, ограниченный в позе периметром своей микролужайки, дывился на небо та й думку гадал... Нет, он не был украинским эмигрантом, это мы так, для поэтичности.
Что сделал бы щирый украинский парубок в аналогичной ситуации? Он бы налил стакан горилки, нарезал шмат сала, заспивал душевну писню и ухватил гарну дивчину за то мисто, шоб летало.
Что же делает это воплощение американского гегемонизма, этот несостоявшийся бомбардирователь Сербии и Ирака?
В одну прекрасную пятницу после работы он едет на метеостанцию. С нее на соответствующий склад. И покупает две дюжины метеозондов и баллон гелия.
На обратном пути заезжает в «Тысячу мелочей», то есть у них это «Все за 99 центов», и выбирает моток бельевой веревки. Потом посещает оружейный магазин и берет дешевенькую пневматическую винтовку и коробку пулек. А в супермаркете запасается упаковкой баночного пива.
И погожим субботним утром, свистя и щурясь от счастья, он приступает. Он предвкушает. Он все продумал долгими вечерами, за недели и месяцы.
Технология процесса, этот мозговой прорыв, заслуживает описания. Он колдует с веревкой и рулеткой, нарезая куски разной длины. Привязывает свое белое пластиковое креслице за ножку к бамперу джипа — как козу на поводок. К спинке и подлокотникам пришвартованного креслица — вяжет длинные куски веревки... И — подступает с вялым лоскутом зонда к баллону с газом.
Он натягивает на штуцер баллона резиновый хоботок зонда и осторожно крутит кран. Зонд шевелится, дышит, — раздувается! Лоснится! Зонд здоровый — метра полтора. Наш парень крепко перетягивает клапан и короткой веревкой привязывает тянущий вверх шар к одному из длинных хвостов, зачаленных за стул.
Под шаром стул всплывает в метре над лужайкой — длина поводка от бампера джипа. Композиция сюрреалистическая. Синее небо, оранжевый шар, белый стул, зеленая трава, черный джип. На лице конструктора — выражение ангела, сдающего Господу зачет по пилотажу.
Он надувает зонды и вдумчиво распределяет по периметру креслица, через равные промежутки подвязывая поводки к длинным веревкам, как фрукты к ветке. И гигантская апельсиновая гроздь над головой собрана компактно и выглядит разумно и празднично.
Иногда он налегает на креслице своим весом, проверяя подъемную силу. И когда эта гондола перестает проседать под ним — он добавляет еще пару шаров, закрывает баллон и аккуратно уносит в дом.
— Готовность номер один! — поет он себе под нос. — Убрать колодки!
Набивает карманы пивными банками, лезет с бампера в свое летающее креслице, поперек колен пристраивает винтовку. Елозит, угромождаясь поудобней.
— Зажигание. Есть зажигание! Запуск. Есть запуск!
Пульки в одном нагрудном кармашке, складной нож — в другом.
— Девятый просит разрешения на взлет! — мурлычет счастливый ребенок.
Со вздохом великих дел он оглядывает свой скромный коттеджный поселок. Домики из оштукатуренной фанеры под пластмассовой черепицей. Газончики размером с письменный стол. Бассейн как экстаз — таз, бывший в употреблении. Скромный служивый люд. Бескрылые трудящиеся суслики.
— Взлет — разрешаю!..
И он чиркает ножом по натянутой веревке вниз ножки стула.
Прыгает вверх и со свистом несется ввысь стремглав, как ракета!!! Дергает, скачет и вращается вокруг оси!
Где там нож, винтовка кувыркаясь достигает земли, такой далекой внизу... Соседи в своих двориках задирают головы и пучат глаза, воплями призывая всех любоваться!
В ужасе и шоке он судорожно вцепляется в хилые пластиковые подлокотнички. Гроздь шаров болтается, как качели в шторм, и наш авиатор ощущает себя пропеллером в заднице у дьявола. На профессиональном языке это называется «потеряно управление».
Он-то хотел что? Он полагал, что взлетит метров на сто-двести, проплывет в воздухе над округой, окинет пейзаж с высоты. А затем из воздушки прострелит пару шаров, конструкция снизит подъемную силу и плавно приземлится. Отстреливая по шару, отчего ж нельзя регулировать спуск вполне постепенно.
Ветер, тряска, холод, скользкий стульчик, пустота без края! Головокружительная пейзажная панорама!..
Стремительно рассекая пространство, как устремленный в зенит перехватчик, маленькая оранжевая гроздь с грузиком становится точкой и вонзается в массивное кучевое облако. И больше нашего героя никто нигде никогда не видит.
Все.
Вот это улетел — так улетел.
С концами.
Соседи обсуждают. Звонить ли 911? Зачем? Человек улетел. Летать не запрещено. Закон не нарушен. Насилия не было. Америка — свободная страна. Хочешь летать — и лети к чертовой матери.
...Часа через четыре диспетчер ближнего аэропорта слышит доклад пилота с заходящего лайнера:
— Да, кстати, парни, вы в курсе, что у вас тут в посадочном эшелоне какой-то мудак летает на садовом стуле?
— Что-что? — переспрашивает диспетчер, галлюцинируя от переутомления.
— Летает, говорю. Вцепился в свой стул. Все-таки аэропорт, я и подумал, мало ли что...
— Командир, — поддает металла диспетчер, — у вас проблемы?
— У меня? Никаких, все нормально.
— Вы не хотите передать управление второму пилоту?
— Зачем? — изумляется командир. — Вас не понял.
— Борт 1419, повторите доклад диспетчеру!
— Я сказал, что у вас в посадочном эшелоне мудак летает на садовом стуле. Мне не мешает. Но ветер, знаете...
Диспетчер врубает громкую трансляцию. У старшего смены квадратные глаза. В начало полосы с воем мчатся пожарные и скорая помощь. Полоса очищена, движение приостановлено: экстренная ситуация. Лайнер садится в штатном режиме. По трапу взбегают фэбээровец и психиатр.
Доклад со следующего борта:
— Да какого еще хрена тут у вас козел на воздушных шариках путь загораживает!., вы вообще за воздухом следите?
В диспетчерской тихая паника. Неизвестный психотропный газ над аэропортом.
— Спокойно, кэптен. А кроме вас, его кто-нибудь видит?
— Мне что, бросить штурвал и идти в салон опрашивать пассажиров, кто из них ослеп?
— Почему вы считаете, что они могут ослепнуть? Какие еще симптомы расстройств вы можете назвать?
— Земля, я ничего не считаю, я просто сказал, что эта гадская птица на веревочках работает воздушным заградителем. А расстройством я могу назвать работу с вашим аэропортом.
Диспетчер трясет головой и выливает на нее стакан воды и, перепутав руки, чашечку кофе: он утерял самоконтроль.
Третий самолет:
— Да, и хочу поделиться с вами тем наблюдением, джентльмены, что удивительно нелепо и одиноко выглядит на этой высоте человек без самолета.
— Вы в каком смысле??!!
— О. И в прямом, и в философском... и в аэродинамическом.
В диспетчерской пахнет крутым первоапрельским розыгрышем, но календарь дату не подтверждает.
Четвертый борт леденяще вежлив:
— Земля, докладываю, что только что какой-то парень чуть не влез ко мне в левый двигатель, создав угрозу аварийной ситуации. Не хочу засорять эфир при посадке. По завершении полета обязан составить письменный доклад.
Диспетчер смотрит в воздушное пространство взглядом Горгоны Медузы, убивающей все, что движется.
— ...И скажите студентам, что если эти идиоты будут праздновать Хэллоуин рядом с посадочной глиссадой, то это добром не кончится! — просит следующий.
— Сколько их?
— А я почем знаю?
— Спокойно, борт. Доложите по порядку. Что вы видите?
— Посадочную полосу вижу хорошо.
— К черту полосу!
— Не понял? В смысле?
— Продолжайте посадку!!
— А я что делаю? Земля, у вас там все в порядке?
— Доложите — вы наблюдаете неопознанный летательный объект?
— А чего тут не опознать-то? Очень даже опознанный.
— Что это?
— Человек.
— Он что, суперйог какой-то, что там летает?
— А я почем знаю, кто он такой.
— Так. По порядку. Где вы его видите?
— Уже не вижу.
— Почему?
— Потому что улетел.
— Кто?
— Я
— Куда?
— Земля, вы с ума сошли? Вы мозги включаете? Я захожу к вам на посадку!
— А человек где?
— Который?
— Который летает!!!
— Это что... вы его запустили? А на хрена? Я не понял!
— Он был?
— Летающий человек?
— Да!!!
— Конечно был? Что я, псих.
— А сейчас?
— Мне некогда за ним следить! Откуда я знаю, где он! Напустили черт-те кого в посадочный эшелон и еще требуют следить за ними! Плевать мне, где он сейчас болтается!
— Спокойно, кэптен. Вы можете его описать?
— Мудак на садовом стуле!
— А почему он летает?
— А потому что он мудак! Вот поймайте и спросите, почему он, тля, летает!
— Что его в воздухе-то держит? — в отчаяньи надрывается диспетчер. — Какая етицкая сила? Какое летательное средство??? Не может же он на стуле летать!!!
— Так у него к стулу шарики привязаны.
Далее следует непереводимая игра слов, ибо диспетчер понял, что воздухоплаватель привязал яйца к стулу, и требует объяснить ему причину подъемной силы этого сексомазахизма.
— Его что, Господь в воздухе за яйца держит, что ли?!
— Сэр, я придерживаюсь традиционной сексуальной ориентации, и не совсем вас понимаю, сэр, — политкорректно отвечает борт. — Он привязал к стулу воздушные шарики, сэр. Видимо, они надуты легким газом.
— Откуда у него шарики?
— Это вы мне?
— Простите, кэптен. Мы просто хотим проверить. Вы можете его описать?
— Ну, парень. Нестарый мужчина. В шортах и рубашке.
— Так. Он белый или черный?
— Он синий.
— Кэптен? Что значит — синий?..
— Вы знаете, какая тут температура за бортом? Попробуйте сами полетать без самолета.
Этот радиообмен в сумасшедшем доме идет в ритме рэпа. Воздушное движение интенсивное. Диспетчер просит таблетку от шизофрении. Прилетные рейсы адресуют на запасные аэропорты. Вылеты задерживаются.
...На радарах — ничего! Человек маленький и нежелезный, шарики маленькие и резиновые.
Связываются с авиабазой. Объясняют и клянутся: врач в трубку подтверждает.
Поднимают истребитель.
...Наш воздухоплаватель в преисподней над бездной, в прострации от ужаса, околевший и задубевший, судорожно дыша ледяным разреженным воздухом, предсмертным взором пропускает рядом ревущие на снижении лайнеры. Он слипся и смерзся воедино со своим крошечным креслицем, его качает и таскает, и сознание закуклилось.
Очередной рев раскатывается громче и рядом — в ста метрах пролетает истребитель. Голова летчика в просторном фонаре с любопытством вертится в его сторону. Вдали истребитель закладывает разворот, и на обратном пролете пилот крутит пальцем у виска.
Этого наш бывший летчик-курсант стерпеть не может, зрительный центр в мерзлом мозгу передает команду на впрыск адреналина, сердце толкает кровь, — и он показывает пилоту средний палец.
— Живой, — неодобрительно докладывает истребитель на базу.
Ну. Поднимают полицейский вертолет.
А вечереет... Темнеет! Холодает. И вечерним бризом, согласно законам метеорологии, шары медленно сносит к морю. Он дрейфует уже над берегом.
Из вертолета орут и машут! За шумом, разумеется, ничего не слышно. Сверху пытаются подцепить его крюком на тросе, но мощная струя от винта сдувает шары в сторону, креслице болтается враскачку, как бы не вывалился!..
И спасательная операция завершается по его собственному рецепту, что в чем-то обидно... Вертолет возвращается со снайпером, слепит со ста метров прожектором, и снайпер простреливает верхний зонд. И второй. Смотрят с сомнением... Снижается?
Внизу уже болтаются все береговые катера. Вольная публика на произвольных плавсредствах наслаждается зрелищем и мешает береговой охране. Головы задраны, и кто-то уже упал в воду.
Третий шарик с треском лопается, и снижение грозди делается явным.
На пятом простреленном шаре наш парень с чмоком и брызгами шлепается в волны.
Фары светят, буруны белеют, катера мчатся! Его вытраливают из воды и начинают отдирать от стула.
Врач щупает пульс на шее, смотрит в зрачки, сует в нос нашатырь, колет кофеин с глюкозой и релаксанты в вену. Как только врач отворачивается, пострадавшему вливают стакан виски в глотку, трут уши, бьют по морде... и лишь тогда силами четырех матросов разжимают пальцы и расплетают ноги, закрученные винтом вокруг ножек стула.
Под пыткой он начал приходить в себя, в смысле массаж. Самостоятельно стучит зубами. Улыбается, когда в каменные от судороги мышцы вгоняют булавки. И наконец произносит первое матерное слово. То есть жизнь налаживается.
И когда на набережной его перегружают в «скорую», и фотовспышки прессы слепят толпу, пронырливой корреспондентке удается просунуть микрофон между санитаров и крикнуть:
— Скажите, зачем вы все-таки это все сделали?
— Вы протестовали против загрязнения экологии? — подпрыгивает другая.
И он — понимает! Вот и настал этот миг! Его звездный час!
Он глубоко вдыхает теплый вечерний воздух, и этот вдох расправляет его и наполняет упругостью, как надутый зонд. Вдруг выдергивается из объятий санитаров. Встает на неверных ногах в позу статуи и скрещивает руки на груди. Откидывает голову по-наполеоновски. Он человек, и звучит гордо! Этим кошмарным днем он честно выстрадал свою фразу для истории:
— Нечего сидеть всю жизнь на заднице! Господь — он нас, а мы?
... Если уж буду смотреть, то только из-за Эвана МакГрегора. Мне очень интересно увидеть его в роли камерария^^ 
можно пока просто купить(а то вдруг), а потом подождать второй.... 
